Читать интересную книгу Агентство Пинкертона [Сборник] - Лидия Гинзбург

13 сентября утром хворост шумно горел в очаге. Крейн у стола дописывал отчет мистеру Бангсу:

«…Ввиду того, что мистер Мак-Парланд придает большое значение полной внезапности моего выступления на суде».

Точка. Крейн укусил перо.

— Все это должно кончиться приблизительно через час.

Он подписался:

«С совершенным почтением

№ 43».

Дверь, слабо запертая крючком, сорвалась за спиной у Крейна. Он не успел вскочить или обернуться. Грубая рука стиснула ему подбородок и запрокинула голову; он рухнул назад. Падая, Крейн неясно увидел какие-то руки и головы и ясно над собой — большое лицо Мангона.

— Мангой… я объясню… Мангой…

— Иуда, молчи! Мы знаем, в каком списке свидетелей стоит твое позорное имя… Скрути ему руки, Смит!

— Мангой!..

На согнутых ногах Крейна тяжело сидел незнакомый парень. Стоя на коленях, Смит поясом скручивал Крейну руки.

— Мангон…

Но Смит круто стянул ремень, и Крейн замолчал от боли.

Его опрокинули на спину.

— Мангон… ты должен… пойми…

Но Мангон грузным телом повалился к Крейну на лицо, на грудь. Разгоряченные руки мяли лицо; челюсти Крейна слабели; холодной, омерзительной массой кляп забил ему рот.

Мангон встал, отряхиваясь, с вздувшейся от напряжения шеей. Он старался теперь не смотреть на Крейна-.

— Вильямсы на процессе… Я им оставлю записку, Смит. У стола он прочитал:

Агент № 43. Отчет.

«Дорогой сэр…»

— Так…

Мангон сунул отчет в карман и с шумом выдвинул ящик стола.

«Стенограммы… — думал Крейн, и не мог оторваться от этой мысли, — стенограммы в подкладке жилета… Но теперь — не все ли равно?»

— …Ради денег этот человек готов был на все, исключая работы. Впрочем, до встречи в Джемсом Мак-Парлан-дом, он никогда не брал дорого за убийство. Мак-Парланд знает толк в этих вещах. Недаром перед каждой новой сделкой агентства на сцену вызывается ужасное привидение «Молли Магьюр», и люди, повешенные более четверти века тому назад, до сих пор остаются повешенными… Мак-Парланд — опытный человек и он назвал Орчарду цену крови.

Джентльмены, мы выслушали исповедь дегенерата, в которой едва ли кто сумеет отделить омерзительную истину от омерзительной лжи. Эта кровавая басня — все, чем располагает обвинение. По мнению сенатора, Бэра она достаточно хороша для того, чтобы умертвить двух бойцов за дело рабочего класса. Гарри Орчарда — убийцу, вора, картежника, поджигателя, лжесвидетеля и лжеца — обвинение изобразило нам с библией в руках, погруженного в благочестивые размышления…»

— Видит бог! — вскричал сенатор Бэр, простирая к Орчарду руку, — видит бог! Здесь хотят втоптать в грязь раскаявшегося грешника!..

«Он в самом деле похож на бульдога», — вдруг подумала Молли, — это относилось к сенатору.

Молли сжимала пальцами металлическую решетку галереи. Речь Ричардсона и возгласы сенатора доходили до нее сквозь туман нестерпимого беспокойства — где Крейн?.. Адpec его неизвестен. Еще десять… двадцать минут — и еще… где Крейн?

От Хейвуда, который, пригнув большую голову, с интересом слушал все, что говорили свидетели, обвинения и защиты; от Джима, который искал ее лицо, неудобно вытягивая шею, Молли перебрасывала взгляд к входной двери, — где Крейн? От входной двери — к лицу Мак-Парланда. Он сидел справа внизу, близко от обвиняемых и от судей.

«Странно… он чего-то боится…»

У Мак-Парланда тихо дрожали усы. Он смотрел на входную дверь — где Крейн? Еще десять… двадцать минут… Где Крейн? Адрес его неизвестен.

— О'Нейл, я уверен… случилось несчастье…

Крейн еще раз согнул колени. Ноги были связаны туго. Он еще раз мучительно выгнулся, упираясь в пол затылком и пятками, как борец, который делает мост. Он продвинулся коротким, сотрясающим нервы толчком. Кровь текла по лицу. В суставах вывернутых рук разрасталась боль. Крейн задыхался от усилий и слюны, заливавшей гортань под кляпом. Он лежал теперь на полу, отдыхая перед тем, как повторить сложное движение, страшно медленно приближавшее его к очагу.

— Я должен дать свои показания…

Крейн смотрел в путаницу догорающих сучьев и веток; он не отрываясь смотрел на один тонкий и кривой сук, высунувшийся за прутья решетки.

— Ведь должен же быть поблизости кто-нибудь из соседей…

Сжимаясь и разжимаясь, как червь, выгибаясь, как борец, который делает мост, Крейн полз к очагу. По лицу текла кровь. Он задыхался от слюны и усталости.

У самого очага Крейн затылком и вывернутыми плечами прижался к полу. К решетке тянулись ноги, скрученные ремнем. Мускулы живота напряглись, как струны, готовые оборваться. Подошвы уже скользили по прутьям.

— Ошибка в движении может все погубить…

Ноги, скользя, падали вдоль прутьев, между которыми просунулся тонкий изогнутый сук. Удар каблуком был точен. Сук упал на пол, дымясь. Подошвами связанных ног Крейн оттолкнул его влево к верстаку, к стружкам, и стружки под верстаком загорелись легким белым огнем. Крейн смотрел в огонь, отдыхая.

— Не могли же все, решительно все уйти на процесс…

Огонь поднимался по стружкам, по верстаку; плыл к потолку — по дощатой стене; приблизившись к Крейну, коснулся его сапог.

Крейн вспомнил: нельзя отдыхать. Сжимаясь и разжимаясь, как червь, он должен ползти от огня в самый далекий угол.

Огонь разрастался у дощатой стены. Крейн судорожно полз. Боль разрасталась. Усталость и боль становились сильнее страха и сильнее желания жить.

Крейн смутно подумал:

«…но если я сгорю, — я не сумею дать свои показания!..»

Он дополз и прижался к стенке лицом.

«Должен же наконец кто-нибудь из соседей…»

Крейн потерял сознание.

Дарроу говорил о предпринимателях и рабочих. Он описал тайные сборища Рыцарей труда и первые бои Западной федерации рудокопов. Он рассказал о Кэр д'Алене и стачке 1892 года, и о стачке 1899 года, которая была названа возмущением.

Он провел параллель между свидетелями обвинения и свидетелями защиты.

Высокий, широкоплечий, с седой прядью, упавшей на лоб, знаменитый адвокат стоял, зажимая в руке пенсне, и стекла пенсне загорались под электрическим светом, когда он взмахивал правой рукой.

— Джентльмены, вам предлагают умертвить Вильяма Хевуда… Я готов признать, что у многих видных граждан нашей страны есть серьезные причины желать его смерти,

— но только эти причины не имеют ничего общего с бомбой, разорвавшейся в предместье Калдвелла, ни с бомбой, брошенной на станции Индепенденс. Речи и статьи, стачки и митинги, должность секретаря Западной федерации рудокопов, роль организатора Индустриальных рабочих мира

— вот подлинный материал для смертного приговора Хейвуду. Я не ошибусь, утверждая, что этот приговор был вчерне заготовлен еще три года тому назад, когда Хейвуд публично сказал представителям Ассоциации владельцев: «Вы приходите и говорите сенаторам: Господа, конституция штата требует закона о восьмичасовом рабочем дне, но вот наше золото, которое лучше конституции…»

………………………..

Люди беспокойно теснились у входа в переполненный зал.

— Дарроу говорит?

— Говорит.

— И хорошо говорит Дарроу?

— Еще бы… Судьи и те протирают очки платками.

— Так их оправдают?

— Вряд ли…

— А как же Дарроу?

— Что ж, Дарроу, — говорит хорошо. В Идаго, видите ли, не оправдывают социалистов. Это — традиция штата.

………………………

— Джентльмены, замечательный случай! Пинкертоно-вцы заткнули тряпкой рот одному свидетелю. Но храбрый молодой человек сумел привлечь внимание соседей…

— Как это?

— Он устроил пожар. Сбежавшиеся рабочие нашли его полумертвым, развязали и привели сюда.

— Вздор!

— Джентльмены! Убедитесь сами…

От мрачной толпы под окнами здания суда отделился человек. Человек, покрытый грязью и кровью, поднялся по ступенькам и, пошатываясь, пошел коридором. Сторож у дверей в зал заседания взял его за рукав.

— Я — Джеральд Крейн, — свидетель.

— Поздно.

— Нет, не поздно еще, — сказал Крейн, и он был так страшен на вид, что сторож открыл ему дверь.

Дарроу говорил… Свидетели и корреспонденты, юнионисты и сыщики, судьи, присяжные и сторожа, Хейвуд и Джим внимательно слушали Дарроу. Быть может, только два человека слушали Дарроу рассеянно, поглощенные входной дверью. Когда у входной двери Крейн тихо прислонился к стене, Молли пальцами сжала решетку; Мак-Парланд вынул блокнот. На листке блокнота он писал записку сенатору Бэру.

Дарроу заканчивал речь.

— Я обращаюсь к господам обвинителям, к господам членам Ассоциации владельцев копей; ко всем надеющимся исцелить ненависть ненавистью; ко всем полагающим, что, уничтожив человека, можно уничтожить идеи и стремления человека… Я говорю вам: джентльмены, не будьте столь слепыми и столь безумными, — не думайте, что этой петлей вы задушите Западную федерацию рудокопов, что в этой могиле вы похороните мировое движение рабочих. Я обращаюсь к господам присяжным: джентльмены, Хейвуд умрет, — если вы этого захотите, — но миллионы рук протянутся для того, чтобы взять из окоченевших рук Хейвуда знамя и понести его к последней победе…